То, что я хочу сейчас разсказать, действительная правда. Случилось это сравнительно не особенно давно.
Был канун Рождества Христова. В бедном селе Соломенке, занесенном со всех сторон снегом, шли спешныя приготовления к празднику. В приходской церкви только что кончилась всенощная. Пожилой дьячек Кузьмич, с трудом вытаскивая ноги из глубоких сугробов снега, возвращался из церкви домой.

Было очень холодно, мороз крепчал, ветер злился, снег, как бешенный, кружился. Поднималась метель.

Остановившись перед маленькой избушкой, Кузьмич на крыльце отбил снег с ног, и вошел в дом. Его жена Катерина, женщина средних лет, дородная, с румяным, добрым лицом, накрывала стол к ужину. Завидя вошедшего отца, маленькая дочь Нюта соскочила с палатей и бросилась к нему.
— Погоди, Нюточка, видишь снегу сколько, — ласково остановил он ее и, сняв полукафтан, перекрестился широким крестом на образа. — С предверием праздника поздравляю; дай Бог за год дождать в добром здоровье и вожделении, — обратился он к жене.

Но Катерина не только ничего не ответила на его приветствие, но даже не обернулась, продолжая возиться у печки. Кузьмич сел, поцеловал дочь и вздохнул. Нюте, не сиделось спокойно. Она то засматривала в глаза отцу, то вставала и подходила к матери. Теперь ея хорошенькое личико было не так весело, как всегда, — она думала о брате Васе семинаристе. Без него она встречала первое Рождество. Она очень любила его и думала, что он теперь делает в училище. И не она одна думала о нем, думали и мать и отец, и чувствовали, что для них наступающий праздник был не в праздник.
Еще задолго до Рождества Христова начались разговоры о сыне, и когда ясно стало, что Вася не придет на праздник, так как не было оказии послать ему денег на дорогу, все как-то загрустили. И теперь, в самый канун праздника его отсутствие было особенно тяжело.

Ужин был накрыт. Катерина поставила на стол миску горячих щей и взглянула на мужа; в ея всегда веселых, добрых глазах виднелись слезы. Поймав на себе взгляд жены, Кузьмич почувствовал себя виновным и опустил голову.— Что то теперь делает бедный Вася? — проговорила Нюта.

Это напоминание о мальчике еще больше защемило их сердце. Катерина, повернувшись к мужу, тихо сказала: говорила — пошли письмо Васе, так нет, все твердил, что поспеем, вот тебе и поспели, и она заплакала. Кузьмич встал и подошел к окну, чтобы незаметно смахнуть навернувшиеся слезы, — Вишь непогодь-то какая, — через минуту проговорил он.— Может быть и хорошо, что не пришел, поди, в поле теперь зги не видать.

Ветер выл в трубе, снег стучал в окна.
— Теперь бы сидел касатик, — тихо заговорила снова дьячиха, прижимая к своей груди Нюту, — разговелся бы вместе и пошел бы Христа славить.

— Полно, жена, — угрюмо проговорил дьячок, чувствуя, что она еще больше наводит тоску своими причитываньями. — Да, тебе все ни по чем, а он, небось, сердечный, — продолжала она, — скучает и плачет. Шутка ли праздник какой...

Кузьмич ходил из угла в угол подавленный. Он внутренне упрекал себя, зачем раньше не послал сыну денег. А ветер жалобно выл кругом.

Ужин остался нетронутым,— с ними не было Васи, а Вася был уже недалеко от родного дома.

Он задолго еще до праздника с нетерпением ждал весточки от родителей, но дни проходили за днями, а весточки не было. Вот уже его товарищи собираются на святки домой, а он скучный бродит из угла в угол, вспоминая, как бывало, с нетерпением он ожидал дома Рождества Христова и христославил, а теперь приходится сидеть в противном училище. Он не выдержал и расплакался... Но нашлись добрые товарищи, дали ему в долг несколько копеек и позвали с собой.

От уездного города Борович до Соломенки было не больше восьмидесяти верст. Некоторым товарищам его приходилось идти еще дальше, но никто из них на разстояние не обращал внимания. Все были заняты одною радостною мыслью, чтобы скорей увидаться с родными, похристославить, пошалить с односельскими парнями, побывать на колокольне и позвонить, словом каждого из них в родной деревне ожидало много хорошего и веселого. Вот, они теперь целыми гурьбами собирались в дорогу и, запасшись хлебом, расходились в разные стороны.

Идет и Вася в компании с тремя товарищами. Выл ясный, морозный день. Снег искрился под холодными лучами солнца. Весело перебрасываясь между собою шутками, они, довольные, что вырвались на простор, шли по большой дороге, подпрыгивая и постукивая руками от мороза.
По деревням поповичей встречали радушно, кормили, чем Бог пошлет, а ночью они засыпали крепким сном, где попало — на полу, на полатях, на лавках.
На третий день пути Вася должен был оставить поеледняго товарища Преображенского в его деревне Осоковке. Мороз крепчал и подымался ветер. Уже вечерело, когда они подошли к Осоковке. Поевши и отдохнув у товарища, Вася стал собираться в дорогу.

— Да ты бы, голубчик, переночевал, ласково уговаривал его старый дьякон, отец Преображенского. Но Вася не остался. Да и как было остаться накануне праздника в чужом доме, и, тем более что до Соломенки оставалось всего пять верст.

Выйдя из деревни, он плотнее завязал на голове башлык. Встречный ветер мешал ему идти, резал лицо, снег засыпал глаза. Вася медленно двигался по дороге. Он ежеминутно останавливался и отворачивался от ветра, чтобы перевести дух.

„Скорей-бы дом", думал он, пристально всматриваясь в туманную даль. Кругом, кроме бешено крутящегося снега, ничего не видно. Снег заметал широкую дорогу. С трудом, вытаскивая ноги из сугробов, он шел, оглядываясь по сторонам. Мальчик чувствовал сильную усталость, ноги подкашивались. Ему делалось страшно холодно, тем более, что нагольный тулупишко на плечах был далеко не новый. Он вспомнил про отца, про мать, про сестренку Нюту, и у него как будто прибавилось силы, но борьба с разсвирепевшею стихиею ему была не под силу. Ему хотелось отдохнуть, но он спешил домой. Ему казалось, что прошло много времени, а между тем Соломенки все еще не видать. „Надо отдохнуть", подумал он и сел. Приятная истома охватила малютку, ему теперь не так холодно, он сидел неподвижно на сугробе снега и думал, как он завтра будет Христа славить. Мальчик замерзал. Ему грезилось: приходская церковь, родная деревня, будто он на клиросе читает и поет. Скоро голова его упала на грудь и казалось смерть уже стояла за плечами. Но вот послышался колокольчик, к нему с трудом приближалась тройка сытых лошадей, которые, увидя что-то черное на дороге, бросились в сторону.

— Кажется человек, проговорил ямщик, обернувшись к седоку.

Седок быстро вылез из кибитки и, увязая по колена в снегу, подошел к Васе. Мальчик не чувствовал, как его подняли, как добрый купец Белоусов спрятал его в шубу свою, стараясь своим телом и дыханием отогреть его.

Он очнулся, когда они уже были далеко от Соломенки. Купец, смотря на него, улыбался, радуясь, что ему удалось спасти замерзавшего мальчика.
— Ну, парень, счастье твое, что я наехал, а то, наверное, замерз бы.
Вася от радости заплакал.—Ты, что-же, издалека?
— Из Соломенки; сын Кузьмича, тамошнего дьячка ответил мальчик.
— Из Соломенки? — переспросил купец. Да, мы давно ее проехали, и купец велел ямщику вернуться обратно.

Было уже поздно, но в доме Кузьмича еще не спали. Тройка остановилась у крыльца, ямщик постучался в окно. Но еще раньше до его стука Кузьмич открыл дверь, услыхав колокольчик.
— Принимай гостей, хозяин!— весело крикнул купец.
— Милости просим!
— Не выпуская, Васи из-под шубы, купец веселым взглядом окинул всю семью Кузьмича.
— Поди, сына не ждал?—проговорил он и засмеялся. Все посмотрели на него с удивлением.
Ему хотелось подольше полюбоваться на их недоумение, но Вася так заерзал под шубой, что он должен был его выпустить.
— Ну, вылезай, молодец! с хохотом распахивая шубу, сказал купец. Вася бросился на шею матери. Радости не было границ.
* * *
Прошло с тех пор сорок лет. Был тоже канун праздника Рождества Христова, и тоже бушевала буря и стояли трескучие морозы. В большой архиерейской церкви кончилась всенощная. Толпа нищих стояла на паперти, в ожидании выхода архиерея, который имел обыкновение после богослужения раздавать милостыню.

Далеко в стороне от других нищих, робко стоял седой, изможденный старик, кутаясь в жалкое рубище, дрожа всем телом от холода. Он пришел сюда издалека, бродя из деревни в деревню с сумою.

Окруженный народом, вышел архиерей из церкви, за ним келейник нес на блюде медные деньги. Медленно подвигаясь между рядами нищих, он щедро оделял их милостыней. Более назойливые из них оттесняли робких, но от зоркого глаза пастыря никто не укрылся. Сойдя с паперти и благословив народ, он уже хотел сесть в свою карету, как взгляд его упал на дрожавшего от холода старика. Архиерею стало жаль его, он остановился и обернулся к келейнику, но у него денег уже не было.
— Приходи ко мне, старик, на праздниках, ласково сказал он и уехал.

Этот добрый архипастырь был никто иной, как прежний Вася, который по окончании курса духовной академии, вступив в монашество, назначен был сначала п—ским, а потом к—ским архиереем.

Нищий и народ расходились. Скоро опустела вся площадь около церкви.

Нищий-старик, тяжело опираясь на палку, побрел к себе в сырой, холодный угол. На третий день праздника он робко просил келейника доложить о нем архиерею, который позволил ему явиться в дом за милостыней.

В роскошно убранном зале сидел архиерей за книгой, когда вошел к нему келейник и доложил о старике-нищем.

Он сказал было келейнику выдать ему милостыню и накормить, но потом почему-то раздумал и вышел сам к нему. Смотря на его морщинистое лицо, он опять его пожалел, ему захотелось утешить несчастного, и он посадил его в кресло, расспрашивая про его жизнь.

Нищий рассказал, что он был когда-то богатым купцом, но, по воле Божией, разорился. Видите, владыко святый, как Господь судил: теперь добираюсь, а когда-то сам помогал другим. У меня прежде была большая торговля в Новгороде, вел большую торговлю по ярмаркам, да, всего бывало, во всем имел счастье, не забывал и бедных, особенно остался в памяти один случай.

Помню, раз накануне Рождества Христова ехал я в Смоленск на ярмарку. Мороз был, как теперь, страшный. Смотрю, на дороге сидит окоченелый мальчик.

Архиерей быстро встал с кресла и в волнении заходил по комнате, поминутно останавливаясь и внимательно всматриваясь в старика. А тот ничего не замечая, продолжал свой рассказ, говорил, как он отогрел малютку в своей шубе, как привез его родителям, как те были удивлены и плакали от радости.
— Помню,— продолжал старик,— мальчика звали Васей, шел он из семинарии на святки домой.
— Вот кто жизнь-то мне спас!— со слезами на глазах воскликнул архиерей. — Тот Вася, которого ты подобрал с дороги, был я. Изумленный старик соскочил с кресла.
Архиерей поклонился ему в ноги.
— А я часто вспоминал моего неведомого благодетеля и молил Бога за него,— продолжал архиерей, обнимая нищего и любовно усаживая его с собою на диван.
— Чудны дела Твои, Господи! Мог ли я думать,— сквозь слезы сказал растроганный старик,— что, спасая замершего мальчика, я спасаю жизнь будущего архиерея.
— Сам Бог помог нам встретиться, — перекрестился архиерей, и когда встретиться? В такой же день, в какой ты спас мне жизнь. Этой встречей Сам Господь внушает мне вернуть твое прежнее счастье — ты будешь снова купцом.
— Куда мне, владыко святой, стар я.
— Ну, так ради Бога, сделай для меня милость—останься у меня, я буду смотреть за тобой, как за отцом.
— Спасибо, милостивец, за твое доброе слово,— мне бы только теплый угол в богадельне, да изредка тебя видеть, и я буду счастлив. Ты для меня теперь стал точно родной. Архиерей снова обнял старика, с горячею готовностью обещаясь исполнить его просьбу.

„Слава в выпших Богу, и на земле мир, в человецех блоговоление", — восторженно произнес архиерей церковную рождественскую песнь, прощаясь с своим благодетелем нищимъ-старцем.

"Душеполезный Собеседник" 1902 г.